Дорогой граф, с ДР!

[komandor2007]

Вот тебе "подарочек" (обратно не возьму )

На восьмой день месяца Сердолика 397 года Круга Скал все население городка Ангема, в основном известного тем, что некогда в нем сам конь Рокэ Алвы подвернул ногу, после чего его хозяин по одной версии придумал Большой талигойский загиб, а по другой сочинил «Рондо о Копыте», казалось взволнованным так, словно мориски грозились взять его, как второй Агарис. Некоторые из горожан при виде женщин, бегущих в сторону главной улицы, и слыша крики детей, доносившиеся с порога домов, торопливо надевали доспехи, вооружались кто мушкетом, кто бердышом, чтобы придать себе более мужественный вид, и устремлялись к гостинице «Четыре дурака», перед которой собиралась густая и шумная толпа любопытных, увеличивавшаяся с каждой минутой.
В те времена такие волнения были явлением обычным, и редкий день тот или иной город не мог занести в свои летописи подобное событие. Люди Чести сражались с кардиналом и первым маршалом; кардинал воевал с королевой; дриксы и гайифцы вели войну с королем. Первый маршал воевал со всем миром, и немножечко с кардиналом. И только бедняга король Фердинанд Второй ни с кем воевать не желал, отчего и получил в народе прозвище Навернякаскороубиенный. Но, кроме этой борьбы — то тайной, то явной, то скрытой, то открытой, — были еще и воры, и нищие, и эсператисты, бродяги и слуги, воевавшие со всеми. Горожане вооружались против воров, против бродяг, против слуг, нередко — против владетельных вельмож, время от времени — против короля, но против кардинала или первого маршала — никогда. Именно в силу этой закоренелой привычки в вышеупомянутый восьмой день месяца Сердолика горожане, услышав шум и не узрев ни черно-синих значков, ни ливрей слуг кардинала Сильвестра, устремились к гостинице «Четыре дурака».
И только там для всех стала ясна причина суматохи.
Молодой человек... Постараемся набросать его портрет: представьте себе Святого Алана в пятнадцать лет. Святого Алана без доспехов, без лат и набедренников, в шерстяном камзоле, багряный цвет которой приобрел оттенок средний между рыжим и серым. Открытое доверчивое лицо; брови домиком; То и дело приоткрывающийся рот — неотъемлемый признак, по которому можно сразу определить надорца, даже если не слышать горестных вздохов, — а юноша время от времени тяжело вздыхал; взгляд широко распахнутых серых глаз – наивный и слегка затравленный; По детски пухлые губы; непослушные и густые русые локоны; рост довольно высокий для мальчика и недостаточный для зрелого мужчины. Неопытный человек мог бы принять его за пустившегося в путь фермерского сына, если бы не длинная шпага на кожаной портупее, бившая по ногам своего владельца, когда он шел пешком, и ерошившая гриву его коня, когда он ехал верхом.
Ибо у нашего молодого человека был конь по имени Баловник, и даже столь замечательный, что и впрямь был всеми замечен. Это был надорский мерин лет двенадцати, а то и четырнадцати от роду, желтовато-рыжей масти, с облезлым хвостом и опухшими бабками. Конь этот, хоть и трусил, опустив голову ниже колен, что освобождало всадника от необходимости натягивать мундштук, все же способен был покрыть за день расстояние в восемь бье. Эти качества коня были, к несчастью, настолько заслонены его нескладным видом и странной окраской, что в те годы, когда все знали толк в лошадях, появление вышеупомянутого надорского мерина в Ангеме, куда он вступил с четверть часа назад через Северные ворота, произвело столь неблагоприятное впечатление, что набросило тень даже и на самого всадника.
Сознание этого тем острее задевало юного герцога Ричарда Окделла, что он не пытался скрыть от себя, насколько он — каким бы наездником он ни был — должен выглядеть смешным на подобном коне. Недаром он оказался не в силах подавить тяжелый вздох, принимая этот дар от матушки-герцогини. Он знал, что цена такому коню самое большее двадцать таллов. Зато нельзя отрицать, как бесценны были слова, сопутствовавшие этому дару.
— Сын мой! — произнесла герцогиня Мирабелла с тем чистейшим холодным отвращением, от которого герцог Эгмонт бегал до конца своих дней. — Сын мой, конь этот увидел свет в замке вашего отца лет тринадцать назад и все эти годы служил делу Людей Чести, что должно расположить вас к нему. Вы едете один, потому что у вашего дядюшки, графа Ларака снова колики. Помните о Чести всех Окделлов и святой мести за Вашего отца. Благословляю Вас в дорогу. Во след врагам всегда найдутся и враги. Да, нас никто не любит, Слава Создателю! И чтобы дома вашей не было ноги.
У замковых ворот юноша увидел свою сестру, ожидавшую его украдкой от вдовствующей герцогини. Прощание здесь длилось дольше и было не в пример нежнее, чем с матушкой, не потому, что мать не любила своих детей. Она их просто ненавидела. Сестра горько плакала, и нужно признать, к чести герцога Окделла, что, как не хотелось и ему разреветься в сестринских объятиях, он сохранил выдержку, достойную Повелителя Скал, и более того, он даже не пожаловался (в четырехсотый раз) на матушкину непреклонность.
В тот же день, едва не добитый матушкиным благословением юноша пустился в нежеланный путь, отягощенный Баловником, пятнадцатью талами и письмом к господину кансильеру, графу Августу Штанцлеру. Судьба наградила наследника Окделлов довольно сомнительным подарком - смелый и порывистый, Дик умудрялся переживать все радости и неудачи заранее, причем грядущие беды в его глазах выглядели ужаснее, чем были на самом деле. Поэтому каждую улыбку Ричард воспринимал как оскорбление, а каждый взгляд — как вызов прихвостней засевших в столице врагов. Поэтому он от Надора до Ангема не менее десяти раз на день мысленно хватался за эфес своей шпаги. Все же его кулак не раздробил никому челюсти, а шпага не покидала своих ножен –герцог Окделл не мог позволить себе того, что мог позволить сын простого надорского ординара. Правда, вид злополучной клячи не раз вызывал улыбку на лицах прохожих, но, так как выше болтался взлохмаченный паренек, настолько трогательный в своих попытках хранить отрешенный и гордый вид, что прохожие подавляли смех, а если уж веселость брала верх над жалостью, старались улыбаться одной половиной лица, словно древние маски. Так Ричард Окделл, сохраняя величественность осанки и весь запас обидчивости, добрался до злополучного города Ангема.
Но там, у самых ворот «Четырех дураков», сходя с лошади без помощи хозяина, слуги или конюха, которые придержали бы стремя приезжего, Дикон в раскрытом окне второго этажа заметил дворянина высокого роста и важного вида. Дворянин этот, с лицом надменным и неприветливым, словно у Придда, что-то говорил двум спутникам, которые, казалось, почтительно слушали его.
Ричард, по обыкновению, сразу же предположил, что речь идет о его коне, и напряг слух. На этот раз он не ошибся или ошибся только отчасти: речь шла не о его лошади, а о нем самом. Незнакомец, по-видимому, перечислял все его достоинства, а так как слушатели, как я уже упоминал, относились к нему весьма почтительно, то разражались хохотом при каждом его слове. Принимая во внимание, что даже легкой улыбки было достаточно для того, чтобы ввергнуть нашего героя в глубочайшее уныние, нетрудно себе представить, какое действие возымели на него столь бурные проявления веселости.
Дикон прежде всего пожелал рассмотреть физиономию наглеца, позволившего себе издеваться над ним. Он вперил гордый взгляд в незнакомца и увидел человека лет тридцати, с проницательными глазами, с круглым лицом, с крупным носом и черными, словно ненастоящими усами. Он был в фиолетовом камзоле и штанах со шнурами того же цвета, без всякой отделки, кроме обычных прорезей, сквозь которые виднелась сорочка. И штаны и камзол, хотя и новые, были сильно измяты, наверняка чтобы выказать потомку Святого Алана еще большее пренебрежение.
-Точно Придд -подумал Дикон -а еще человек Чести!
Преисполненный этого сознания, он шагнул вперед, схватившись одной рукой за эфес шпаги. К несчастью, гнев с каждым мгновением ослеплял его все больше, и он в конце концов вместо гордых и высокомерных фраз, в которые собирался облечь свой вызов, был в состоянии произнести лишь несколько жалких слов, сопровождавшихся свечением побагровевших ушей
— Эй, сударь! — промямлил Дик. — Вы! Да, вы, прячущийся за этим ставнем! Соблаговолите сказать, над чем вы смеетесь, и вы посмеетесь…посмейтесь…не смейте смеяться…
Знатный проезжий медленно перевел взгляд с коня на всадника. Казалось, он не сразу понял, что это к нему обращены столь странные упреки. Затем, когда у него уже не могло оставаться сомнений, брови его слегка нахмурились, и он, после довольно продолжительной паузы, ответил тоном, полным непередаваемой иронии и надменности:
— Я вас не понимаю, милостивый государь, Вы – иностранец?
—Я - надорец! — выкрикнул юноша, возмущенный этой смесью наглости и изысканности, учтивости и презрения.
Незнакомец еще несколько мгновений не сводил глаз с Окделла, а затем, отойдя от окна, медленно вышел из дверей гостиницы и остановился в двух шагах от юноши, прямо против его коня.
Пощадим чувства нашего юного героя и не будем в подробностях живописать дальнейшие события, тем более что в результате этих событий юный герой потерял чувства…

— Леворукий! Неужели Штанцлер послал ко мне этого надорца? Уж очень он молод! Мальчишка – сущее недоразумение… Голос незнакомца доносился словно сквозь вату. Дикон кое как разлепил правый глаз. Фиолетовый мерзавец расплывался в фиолетовое пятно и качался словно маятник.
- Я не…на…не…надорозумение – упрямо пробормотал юноша разбитыми губами – А вы –турс!
- А вы дурно воспитаны – фиолетовый невозмутимо вскрыл принадлежащее Дикону письмо – не можете постоять за себя, и не можете держать себя в руках ,когда не можете постоять за себя.
— Отдайте! — Ричард протянул руку и попробовал подняться на ноги. Без успеха.
- Так-так, что тут у нас? Гхм… - незнакомец поднял бровь и зачитал вслух - «Старая сволочь, попробуешь использовать ребенка – кострирую (предам огню). Берегись. Эр Джулиан.» Замечательная рекомендация!
Дик ничего не понимал, бедная голова раскалывалась, и никаких Джулианов, кроме весьма древнего предка, он не знал. Где матушкина эпистола?
— Вы- мерзавец— заявил Дик на всякий случай –вы… кардинальский прихвостень.
- Я служил кардиналу – незнакомец проигнорировал «мерзавца», это было обидно –другому. Этому вашему - в голосе незнакомца прорезалось презрение - служить совершенно невозможно. Хуже только «морковкоеды»…
Дик приободрился, хотя насчет «морковкоедов» не очень понял.
- А кому же вы служите? – гордость, обида и даже побои уступили любопытству.
- Королю.
- Королю?! Этому… этой… - Ричард не мог скрыть ни удивления, ни разочарования…
- Люблю острые ощущения и неразрешимые задачи… а вот Вас, мой юный друг, съедят. Даже несколько жаль – вдруг закончил незнакомец.-
- Не ваше дело… - буркнул Дик – отдайте письмо.
-Вы упрямы – хмыкнул незнакомец – ну да ладно… переживете учебу, возьму вас в оруженосцы. Пойдете?
Дик чуть не задохнулся от такой наглости и широко распахнул рот, о чем немедленно пожалел – распухшая челюсть чуть не отказалось возвращаться на место.
- Да кто вы такой?
- Граф Рошфор –представился насмешник - Адвокат Дья…Леворукого и Левое Крыло Зла.
Дик замечательно знал родовые древа всех людей Чести, особенно Приддов. Рошфоров среди них не значилось.
- Чего вы хотите? – юноша ничего не понимал.
- Заняться этим вашим Алвой. Давно искал достойного противника – протянул фиолетовый.
- Пойду! – неожиданно для себя самого брякнул Дик.